Хая Мусман

Перевод с идиш Олега Вишневецкого и участников клуба «Жизнь идиша» Уманской общины

Ей было сорок четыре, когда умер ее муж. Он ей оставил пятерых детей и магазин в наследство. На похоронах кто-то сказал, что она «вдова под золотой кры­шей». Она это услыхала и на могиле кричала: «Вдова под золотой крышей все равно вдова».

Затем пришла револю­ция и от «золотой крыши» остались прах и пыль.

Вытянуть детей и вы­вести их в люди помогла со­ветская власть. Все ее дети выучились, кто на бухгалте­ра, кто на инженера, свадьбы сыграли и разъехались, мать осталась с младшим, Изей. Он работал инженером на железной дороге. Его жена, маленькая, милая, черногла­зая, была зубным врачом. Ее звали «маленькая докторша».

Старая мать помогала им растить детей и вела до­машние дела, тогда она не была еще такой старой, ей было за шестьдесят.

Шесть лет они жили вместе, шесть счастливых лет. Потом пришло большое несчастье. В 1937 году аре­стовали Изю. Его забрали прямо с работы, они даже не смогли с ним повидаться. Его жена ходила по ведомствам, чтобы хоть что-то узнать о муже, стояла в длинных очередях с передачами для него. Потом ей сказали, что его сослали на 10 лет без права переписки и переста­ли принимать передачи.

Жена в мыслях перебра­ла каждый день их совмест­ной жизни, каждый час, каж­дое слово, что она помнила, и не могла найти ни зацепки, ни следа в его поведении, чтобы поверить, что ее Изя «враг народа». Старая мама тоже не верила в предатель­ство сына. Она верила, что Изя вернется домой.

Как только случилась беда с Изей, остальные дети перестали ей писать. Она по­няла, что они испугались быть братьями и сестрами «врага народа». Она несколько раз ездила к ним в гости, но си­дела у них в доме, чтобы ее не видели соседи. Случайно узнав о ее Изе, они могли наболтать, что ее дети через нее поддерживают контакт с «врагом народа».

К ее невестке, на удив­ление, отнеслись с сочув­ствием, оставили на прежней работе и не выгнали из дому. Или город что-то планировал в отношении «врагов наро­да», или руководство боялось остаться без хорошего док­тора — кто теперь знает, по­чему кого-то спасали, а кого- то без вины истребляли.

Невестке, которая после ареста Изи осталась с двумя детьми и старой мамой, стало тяжело. Она начала работать возле бормашины по двенад­цать часов ежедневно.

Старая мама была стро­га к невестке: «Где ты так поздно была? — спрашивала она подозрительно, когда та иногда задерживалась. — Вернется Изя, что ты ему скажешь?»

Невестка не искала себе новую любовь, новое наслаждение. Но иногда ей было очень тяжело на серд­це, и тогда она ходила теми улицами, где они любили гу­лять с мужем в те далекие безоблачные годы.

Так они жили. Потом началась война. Они эвакуировались в Среднюю Азию. Там их разыскал стар­ший сын и прислал им про­дуктовый аттестат. Его жена с детьми осталась у немцев, не успев выехать, так как враги быстро заняли их город. Через год мама получила известие, что ее сын погиб в бою. Она его оплакивала — это был ее первый умерший ребенок. Она была уверена, что Изя жив.

После войны они верну­лись домой, и старая мама поехала по всем городам, где до войны жили ее дети. Ужас­ные известия она услыхала от соседей и знакомых о судьбе ее детей. Один из сыновей с женой и детьми, и семья старшего сына, погибшего на фронте, погибли в Бабьем Яру. Одна из дочерей вместе с детьми была расстреляна с другими евреями города, где она жила. Другую дочь с се­мьей забрали в гетто, а затем расстреляли.

Все дети старой мамы погибли. Она даже не смогла найти места, где они зарыты. Она искала сре­ди соседей и знакомых хоть одного спасенного внука, но так и не нашла.

Как она это пережила, как выдержала, как это вы­держало мамино сердце?

Несколько месяцев она пластом лежала в постели. Уже не верили, что она будет жить. Но она пришла в себя. Надежда, что Изя жив и она его еще увидит, ей помогла.

Не может быть, что толь­ко один ее ребенок остался — Изя. Не может быть — так она думала — что Б-г ее накажет и отберет у нее последнего ребенка. Бывало, она гово­рила невестке: «Надо верить, надо надеяться. Пока ты ве­ришь — он живет. Переста­нешь верить, он может, не дай Б-г, умереть».

Изины дети тоже ино­гда напоминали об отце, и если дома чего-то не было, она говорила: «Это не страш­но, вот вернется отец и все купит. Так поступают все здешние отцы». А если вну­ки не слушались, она пуга­ла: «Подожди, вот вернется папа, он тебя нашлепает, ты дождешься». Она и сама ис­кренне верила в то, что го­ворила детям. Она верила, что Изя вернется, она ждала его каждый день. Когда мама варила обед, варила на одну порцию больше: вдруг он неожиданно вернется, и ему бу­дет порция. Каждое утро она схватывалась с надеждой, что сегодня он придет. А вечером она молилась, чтобы завтра он пришел. Просила Б-га по­быстрее увидеть сына.

Годы летели. Она уже стала совсем старой, ей было за восемьдесят, и она очень боялась, что не дождется его.

Однажды лечить зубы к невестке пришел важный чиновник из трехбуквенного ведомства. Целую неделю он страдал от зубной боли. Боль усиливала мысль о том, как бормашина вонзится в больной зуб. Его жизнь превратилась в ужас: зуб болел и днем и ночью, не давал ни работать, ни спать, ни жить.

Знакомые ему расска­зали, что в городе есть хоро­ший зубной врач с легкой ру­кой. Но его останавливал не только страх перед борма­шиной, а и то, что этот док­тор — жена «врага народа», и он должен к ней обратиться за помощью.

Но еще одна бессонная ночь и он решился идти к докторше. Оказалось, что бормашина в руках «ма­ленькой докторши» — обык­новенный медицинский инструмент, с которым можно мириться. И если при пер­вом посещении он покрылся холодным потом от страха, то потом он шел на прием абсолютно спокойным. Его зубы были запущены, и он был вынужден долго посе­щать зубного врача.

Сначала их отношения были натянутыми, потому что они оба знали кто есть кто. Но спокойное нормаль­ное отношение доктора к пациенту сняло напряжение, и они стали разговаривать, правда, на официальные темы. Как-то она ему расска­зала о своей свекрови, этой старой маме, что она ждет своего сына, и попросила его, чтобы он вызвал к себе старушку и передал ей письмо как будто от сына, которое она, докторша, сама напишет.

Сначала он возмутился ее дерзостью, но все обдумав, согла­сился с ней. Возможно, ему стало жаль старую мать, или он хотел угодить докторше, а, возможно, ему было совсем не трудно сказать старушке ту обманную версию, ко­торую придумала ее невестка. Это ему ничего не стоило, ведь это все было похоже на официальную по­литику — всем родственникам рас­стрелянных в тридцатые годы го­ворили, что они сосланы на 10 лет без права переписки.

Короче, начальник вызвал к себе старую маму. Сообщил ей, что ее сын находится в секретной командировке, писать домой он не имеет права, но через него он написал маме письмо, и по окон­чании командировки он вернется назад, но о письме чтобы она ни­кому не говорила.

Словно на крыльях, летела она домой с этой новостью. Она просила невестку много раз читать письмо, пока не выучила его наи­зусть. Она была счастлива. Ее сын жив, он скоро вернется, она его дождется. Два раза на год, перед 1-м Мая и 7-м ноября, начальник вызывал ее к себе и передавал ей письма, которые писала невестка от имени мужа. Старушка жила!

Но над страной вновь со­брались черные тучи. Сталин объявил войну «космополитам». Расстреляли Ленинград­ский обком, еврейских писателей и деятелей культуры. Но старая мама ничего об этом не знала, газет она не читала. Позже она заметила, что ее невестка стала неспокойной, по ночам не спит.

В Москве арестовали вра­чей, а в поликлинике, где рабо­тала невестка, какой-то хулиган кричал, что не хочет, чтобы она его лечила, потому что еврейские врачи — убийцы. «Что ты боишься, глупое дитя, — успокаивала ста­рая мама, — ты хороший доктор, все тебя знают, а с московски­ми докторами все будет хорошо, Сталин разберется и их отпустят». Невестка молчала. Ведь не мог­ла она сказать маме, что ее сын тоже был порядочным человеком, но никто ему не помог. «Что будет с моими детьми, — думала не­вестка, — если меня арестуют?»

Она боялась ходить на ра­боту. Люди быстро стали забы­вать хорошее. Кто ее защитит от хулиганов и антисемитов? Каждый день она ждала, что ее выгонят с работы, арестуют. Ночью долгими часами она при­слушивалась к шагам у двери, голосам под окнами. Старая мама тоже не спала. Ей переда­валось беспокойство невестки.

Но вот умер Сталин. Старая мама горько плакала. Она дума­ла, что теперь, когда нет Стали­на, командировка ее сына затя­нется. Невестка тоже плакала, как и все. Она никогда не связы­вала в мыслях Сталина с Изиной трагедией, с арестом врачей. Ей казалось, что если бы Сталин знал обо всем этом, он бы вос­становил справедливость.

После смерти Сталина вра­чей выпустили и невестка успо­коилась, успокоилась и мама. Она уже была старой. Ее седая высохшая голова тряслась, ее руки были обтянуты не кожей, а пергаментом. Каждый вечер перед сном она молилась и го­ворила с Б-гом. С невесткой и ее детьми она говорила на рус­ском, с Б-гом — на идиш. «Готеню, — говорила она, — вус тусту, ду зэйст дох, аз их бин алт, майнэ койхес гейен ойс, их кон йедн туг штарбн, ун ду айлст зих ныт. Ту азой, аз Изе зол кумен моргн, ду герст, рибойнешелойлэм, моргн!» Она знала, что это дерз­ко — так разговаривать с Б-гом. Но ей уже некогда ждать.

Однажды, когда вся се­мья собралась ужи­нать, она заснула за столом. «Тихо, бабушка спит», — сказал ее внук. Затем они поняли, что она уже никогда не проснется.

В 1957 году невестке офи­циально сообщили, что ее мужа расстреляли в 1937 году и что он был невиновен.

Она в этом никогда и не со­мневалась!

По материалам «Юнгвалд» — приложения

к журна­лу «Советиш Геймланд»