Эта  статья – своеобразный подарок нашим читателям в честь выхода 300-го номера нашей газеты.

В ее июньском номере в статье Нели Григорович о еврейских местах Иванкова мы упомянули о том, что на еврейском кладбище этого поселка похоронена жена основателя морского флота в Эрец-Исраэль Арье Боевского Ципора (Фейга, Феня) Боевская, которая в последние годы своей жизни жила здесь с семьей дочери Марии (Шуламит) Арьевны Боголюбовой (Боевской), сотрудницы ветеринарной службы Иванковского района.
Где и как сошлись жизненные пути Ципоры и Арье Боевских? Кем они были до этой встречи и как сложились их судьбы после нее? Как это все повлияло на жизнь их дочери, внуков и правнуков?
Чтобы ответить на эти вопросы, мы хотим рассказать вам долгую и невероятную историю, которая больше похожа на сказку. Но она произошла в действительности, потому что в реальной жизни достаточно часто происходит то, чего не увидишь ни в одном даже самом затейливом сериале. Ее герои меняли имена и страны, профессии и места работы, поэтому не так просто разобраться в этом жизненном лабиринте.
Часть этой истории уже рассказала в своей вышедшей в 2004 году книге «Родом зі штетлу» тогдашний председатель Иванковской общины Неля Григорович. А об Арье Боевском уже вышли книга израильского ученого Владимира Хазана «Одиссея капитана Боевского» и множество статей других авторов (Бориса Энтина, Анны Мисюк, Владимира Вейхмана, Игоря Гусева, Одеда Исраэля и Йосефа Гринбаума и др.), но там во главу угла поставлена его жизнь, а о его жене и дочери только вскользь упоминается; и для всех них было большой неожиданностью узнать, что у Боевского остались потомки в Украине. А мы постараемся посмотреть на эту историю с другой стороны и рассказать также и о его жене, дочери и их потомках. В этом нам очень помогли семейные фото и материалы, любезно предоставленные внучкой главных героев Ириной Боголюбовой, которая живет в Киеве.
Жизненные лабиринты наших героев повлияли и на структуру нашей статьи. Рассказ об одном из героев будет в какой-то момент обрываться и переходить на другого, потом на них обоих, затем опять о каждом из них в отдельности – но, в окончательном итоге, мы все-таки «вырулим» и доведем эту невероятную историю до сегодняшнего дня.
Вначале поведаем о том, как жила бабушка Ирины Боголюбовой до встречи с будущим мужем.

Киевская юность Фейги Подольской

Об этом мы можем очень даже подробно рассказать, потому что в пожилом возрасте она написала весьма интересные воспоминания, по которым можно сказать, что она обладала литературным талантом и тонким чувством юмора.
Итак, в 1899 году в Киеве в семье еврея-кузнеца Вольфа Подольского и его жены Рахили родилась старшая дочь Фейга. Под этим именем она жила до отъезда в Эрец-Исраэль, там она взяла имя Ципора, а со временем в семье ее первоначальное имя Фейга сократили до Феня – именно это имя выбито на памятнике на ее могиле. Ее отец работал не покладая рук, а мать на первых порах занималась торговлей – так что на то время семья считалась обеспеченной. В семье было шестеро детей: дочери Фейга, Сима, Вера, Женя и сыновья Самуил и Бузик.
Вот что Фейга вспоминала о своих родителях: «Отец женился поздно… На приданое обзавелся своей кузней, стал самостоятельным хозяином. С той кузней был связан всю жизнь. Жизнь наладилась хорошо. Пошли дети с интервалом по два года, а последняя – через пять. В день, когда молодая хозяйка должна была впервые приступить к своим обязанностям, муж попросил сварить на обед борщ. Молодая жена призналась, что борщ варить не умеет. От мужа получила полную инструкцию, как варить борщ. В дальнейшем она в совершенстве овладела искусством еврейской кулинарии. Она была религиозной. Но религиозность ее выявлялась в выполнении обрядов, значения которых по своей необразованности она не знала, крепко в ней сидели некоторые предрассудки и связанные с праздником кулинарные традиции. Отец был религиозным, но умеренно. Выполнял все, что он него требовалось, но без фанатизма. В синагогу ходил только по большим праздникам, по субботам молился дома. Но все молитвенные принадлежности у него были».
А свое детское восприятие жизни описала так: «Маленькая девочка смотрит на мир широко открытыми глазами, и все кажется ей загадочным. Эта девочка была я».
Вот яркое детское воспоминание о киевских погромах 1905 года: они спрятались у соседей, а ночью их квартиру разграбили, но у кого-то из погромщиков заговорила совесть, и на следующую ночь узел с частью вещей перебросили им через забор.
Мама с дочерями ходила в ритуальную баню (микву) на Демеевке.
Родители хотели дать Фейге религиозное еврейское образование, чтобы она выросла благочестивой девушкой. С этой целью мама отвела ее к еврейскому учителю, проживавшему на их улице, у которого был хедер. Занятия в нем она вспоминает с тонким юмором: «”Учебное заведение”, куда я попала, производило жалкое впечатление. В полупустой комнате, которая, вероятно, после занятий служила семье учителя столовой и спальней, стоял длинный стол, две лавки, стул для учителя и какое-то ведро в углу. За столом сидели несколько мальчишек, которые не обращали никакого внимания на учителя, пока тот занимался с одним из них. Мальчишки грязно ругались. Вот где я должна была научиться благочестию. Мои занятия начались. Учитель посадил меня возле себя, открыл молитвенник на первой странице и, водя пальцем по строчкам, читал вслух, а я должна была за ним повторять. Я повторяла по слуху, ничего не понимая. К счастью, занятия скоро прекратились в связи с очередным переездом на другую квартиру. Из всего того, что я запомнила, повторяя за учителем изо дня в день одно и то же, были только первые два слова: “Шма, Исраэль” (“Слушай, Израиль”). Значение этих слов я узнала значительно позже».
Позже Фейга поступила в городское одноклассное училище им. Гоголя (начальную школу с трехлетним сроком обучения), двери которого были открыты для всех желающих: «Спасибо маме, что она смогла преодолеть свои религиозные предрассудки и отдала меня в “русскую школу”». Училище она закончила хорошо, получив «Похвальный лист» и собрание сочинений Пушкина. Особенно ей запомнилось, как она вместе с одноклассницами и учителями встречала царя Николая ІІ с семьей, которые проезжали по ул. Александровской (сейчас – Грушевского).
А вскоре способная еврейская девочка поступила в третий класс прогимназии, а затем, в 1913 году – в пятый класс частной женской гимназии Батцель на Печерске. Она уже была настолько самостоятельной, что ее родители даже не имели представления, где находились эти гимназии – она их сама находила и сама оформляла свое поступление. В гимназию принимали только тех еврейских детей, родителям которых разрешалось жить в Киеве. Ее отец имел право жительства, но документ об этом подлежал ежегодному обмену. Начало учебного года совпало со временем обмена документов. В полиции не торопились, и приходилось сидеть дома. Чтобы положить этому конец, отец пошел к околоточному надзирателю, и за некую мзду справка в два счета была готова. Ее гимназическая жизнь началась. «Тернист был мой путь к образованию, таким он и останется до конца, до получения диплома ЛГУ, когда уже пройдет половина жизни», – с грустью замечает она в воспоминаниях.
Год ее поступления в гимназию ознаменовался судом по так называемому «делу Бейлиса». Фейге запомнилось, как ее мама аккуратно высылала в США газеты с отчетами о процессе своему брату. А на следующий год началась Первая мировая война: «Война в жизнь людей внесла много горя, но на гимназическую жизнь влияния не оказала, учебный год начался своевременно». Но вскоре ее гимназия была эвакуирована на Волгу, а она осталась в Киеве и перешла в гимназию Братковой, которую закончила в 1917 году, и поступила на естественное отделение Киевских высших женских курсов.
Еще учась в гимназии, Фейга Подольская заинтересовалась социалистическими и сионистскими идеями. И однажды даже попала на нелегальное собрание еврейской партии сионистов-социалистов. А в 1917 году уже вовсю бегала на различные собрания. Пережила в Киеве различные власти: большевиков, УНР, деникинцев. Когда устанавливалась советская власть, она бегала по разным учреждениям в поисках работы. Иногда кое-что находилось.
С 1917 по 1920 год Фейга Подольская работала счетчиком и переписчицей в Статистическом бюро Киевского губисполкома и других советских учреждениях, подрабатывала также репетиторством.
Воспоминания до 1920 года очень подробные, но о последующих десяти годах своей жизни наша героиня написала очень кратко: «Осенью 1920 года я уехала из Киева. Уехала далеко. Вернулась только в 1930 году». Чуть более подробно об этом периоде в жизни матери написала в черновике своей рукописной автобиографии ее дочь Мария (Шуламит): «В 1920 году под влиянием националистических идей выехала в Палестину». Эта краткость объясняется тем, что мать при советской власти старались не афишировать свое пребывание в Эрец-Исраэль, чтобы не навредить дочери.
В 1920-е годы среди еврейской молодежи сионистские настроения были очень популярны, и Фейга Подольская, обладавшая активной жизненной позицией и не боявшаяся резких поворотов в своей судьбе, решает тоже участвовать в возрождении еврейской жизни на своей исторической родине. Бывшая киевская гимназистка отправляется в Эрец-Исраэль, чтобы своими руками возрождать там землю и еврейское государство.
Новая страна, новая жизнь – и… новое имя: Фейга свое идишистское имя, означающее «птичка», переводит на иврит и становится в Эрец-Исраэль «израильской птичкой» – Ципорой. Во многих израильских источниках указывается, что на Землю обетованную осенью 1920 года она отправляется не одна, а с группой первопроходцев-халуцим (активистов заселения и освоения Эрец-Исраэль), и там вступает в только созданный «Рабочий батальон им. Йосефа Трумпельдора» («Гдуд ха-авода») – первую рабочую коммуну в стране. А поселяется в Галилее, в созданном этой коммуной кибуце Кфар-Гилади. «У нее был приятный голос, и она пела песни на русском языке, а когда танцевала в кругу танец «Хора», то буквально летала, как бабочка», – вспоминали ее соратники. И вот молодую и полную жизни красавицу встречает старший ее на восемь лет морской офицер Арье Боевский, вошедший в историю как один из создателей военно-морского флота возрождающейся еврейской страны. И влюбляется в нее.
Кем же он был, этот Арье Боевский? И вот на этом интересном месте мы приостанавливаем пока рассказ о Ципоре-Фейге Подольской и переходим к нему, потому что захватывающая и невероятная эпопея жизни этого человека заслуживает отдельного описания.

От Глеба Боклевского до Арье Боевского

Он был легендарной личностью, русским офицером, бежавшим от большевиков в Эрец-Исраэль, основателем Союза еврейских моряков и еврейского флота, руководителем морской организации «Бейтара». И, кроме того – поэтом и прозаиком, другом тель-авивской богемы, блестящим и остроумным собеседником. Писатель и публицист, один из лидеров сионистского движения Зеев Жаботинский говорил, что Боевский – один из интереснейших людей, которых ему довелось знать. Стихи Боевского переводил на иврит сам Александр Пэн – мэтр поэзии на иврите тех лет.
Начнем с того, что его настоящее имя было Глеб Боклевский, и появился он на свет 27 августа 1891 года в городе Воткинске Сарапульского уезда Вятской губернии у православных родителей. Хотя во многих источниках ошибочно указывается, что он родился в апреле 1889 года не то неподалеку от Хельсинки, не то в Полтаве. Был дворянином в шестом поколении. 17 апреля 1896 года был причислен к роду потомственного дворянина Алексея Петровича Боклевского, о чем было выдано удостоверение Рязанским Дворянским Депутатским Собранием. Его мать Мария Алексеевна была учительницей французского языка в гимназии, отец Алексей Петрович – инженером-механиком на станции Искровка Харьковско-Николаевской железной дороги, а дед Петр Михайлович Боклевский – академиком живописи.
Детство и юность Глеб провел в Украине: в Полтаве и Александровске (теперь – Запорожье), где у родителей были имения. Отец хотел, чтобы он стал инженером. Но его бунтарский характер, обостренное чувство собственного достоинства проявились еще в детстве. Сначала он пошел в школу в Полтаве, но после того, как нарисовал острые карикатуры на учителей, его оттуда исключили, и он оказался в Александровском 8-классном коммерческом училище, которое все-таки окончил в 1912 году. В том же году поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт на кораблестроительный факультет, деканом которого был его родной дядя, крупнейший русский инженер-корабельщик Константин Петрович Боклевский. Но после третьего курса, после начала Первой мировой войны, ушел из него в Школу военных моряков и служил офицером учебного судна. Позже он окончил Военно-морскую академию в Санкт-Петербурге, был рукоположен в капитаны и продолжал служить офицером штаба Военно-морского флота в Адмиралтействе.
Во время Первой мировой войны Боклевский служил офицером на различных военных кораблях царского флота России. Участвовал в битвах на Балтийском море, и когда над ним взорвался снаряд, он был контужен и оглох на одно ухо – таким он и остался на всю жизнь. Из-за этого был освобожден от службы и вернулся в Александровск, где работал в местной газете.
А в рукописной автобиографии его дочери мы находим упоминание еще об одном важном событии этого периода: «…был произведен в офицеры, а потом за какие-то провинности разжалован в матросы».
Бунтарский дух этого человека никуда не делся, как и его удивительная способность всегда оказываться в историческом центре событий – так, например, Октябрьскую революцию 1917 года он встретил не где-нибудь, а как моряк на крейсере «Аврора», выстрел из которого, как известно, изменил весь мир. И еще одна способность – быстро сходиться с удивительными людьми своего времени: например, еще в Петербурге с будущим сионистом и создателем современной промышленности в Эрец-Исраэль Петром (Пинхасом) Рутенбергом; а позднее на Земле обетованной – с героем русско-японской войны, командиром еврейской самообороны и общественным деятелем Йосефом Трумпельдором; а также писателем и публицистом, одним из лидеров сионистского движения Зеевом Жаботинским. Именно эти знакомства сыграли самую важную роль в его жизни.
После революции Боклевский уехал в родовое имение в Украине. К противоборствующим силам отнесся поначалу нейтрально, не причисляя себя ни к «красным», ни к «белым»; но Гражданская война нашла его и здесь. Он как бывший эсер не признал власть большевиков и отказался служить новому режиму, который, по его мнению, был более тираническим, чем царский. В конце 1917 года он оказался на Черном море, отказался участвовать в затоплении флота большевиками, чтобы не отдать его немцам по условиям Брестского мира. Он вынужден был уйти к «белым», воевал в Стрелковой роте в составе Черноморского флотского экипажа, где был произведен из гардемаринов в подпоручики. Принимал участие в боевых действиях против большевиков в качестве заместителя командира корабля на Черном море.
Впрочем, и там, видимо, без особой охоты, ибо в апреле 1918 года сбежал с военного корабля, который стоял недалеко от берега Анатолии, вместе со своим еврейским другом по имени Моня. Спрыгнув с корабля, они на какой-то шхуне добрались до турецкого берега. Спустя десять лет он опишет эту одиссею в одном из своих стихотворений:
Мы неслись на Юг, к Анатолии…
(Ровно десять лет тому назад).
Волны шли, зеленые и злые,
И плевались пеною в глаза.
Накренясь, чертила бортом шхуна,
Выл норд-ост в истрепанных снастях,
Темный вал, тяжелый и чугунный,
Налетал, зловеще шелестя…
Боклевкий как дезертир из Белой армии и представитель дворянства был приговорен новым режимом в России к смертной казни, поэтому турецкие власти предоставили обоим беглецам статус политических беженцев, ибо они заявили, что не собираются умирать ни за «красных», ни за «белых». Кто знает, как сложилась бы их дальнейшая судьба, но провидению было угодно, чтобы Боклевский повстречал в Стамбуле группу русских евреев-халуцим во главе с Йосефом Трумпельдором – и так загорелся от них сионистской идеей, что тоже решил отправиться в Эрец-Исраэль.
Но не сразу. Группа Трумпельдора отправилась в Эрец-Исраэль, а Боклевский после этой встречи переехал в Италию, встретился там с Пинхасом Рутенбергом, который знал его еще со времен революции в Петрограде, и предложил создать еврейский пассажирский флот. Рутенберг к тому времени уже был занят планами электрификации страны, поэтому оставил план торгового флота своему другу. Именно он окончательно убедил Боклевского обосноваться на Земле обетованной. Тот еще два года проработал на итальянском судне, перевозившем пассажиров, среди которых было много евреев-первопроходцев, по маршруту Триест-Хайфа.
И только в 1920 году Глеб Боклевский попадает в Эрец-Исраэль и ставит крест на прошлой жизни: он просто не возвращается на свой корабль в Яффо. Новая жизнь в новой стране, как и в случае с Фейгой Подольской, требует нового имени. «…Все разбрелись по чужбинам и сменили свои имена», – писал он позже. В автобиографии его дочери говорится, что новый паспорт на имя Арье Боевского ему помог добыть его товарищ-еврей еще в Италии, и на Землю обетованную он прибыл уже с ним. В других источниках указывается, что по прибытии в Иерусалим он прошел гиюр (обряд обращения нееврея в иудаизм) у знаменитого рава Кука и после этого сменил свое имя на еврейское, слегка видоизменив фамилию и взяв имя, которое лучше всего подходило ему по характеру: Арье на иврите означает «лев». Факт прохождения гиюра документально не подтвержден, это только предположения разных исследователей. Он взял еврейские имя и фамилию, стал сионистом, бойко говорил на иврите, но все-таки иудаизма как новой веры не принял и до конца дней оставался русским и православным. И всю дальнейшую жизнь прожил уже как Арье Боевский.
Самые первые впечатления от новой земли отражены ним в написанном тогда стихотворении «Аскалон»:
Бесконечны пески Палестины,
Беспощаден мучительный зной.
…Ни куста, ни цветка под ногой!..
В Эрец-Исраэль он поначалу поселился в городке Умм-Рашраш, там, где сейчас находится город-курорт Эйлат – там он начал строить лодки и заниматься рыбной ловлей. Но долго наслаждаться тишиной пустыни Боевский не смог. Его вновь потянуло к общению, к поиску новых друзей. Он переехал в Иерусалим, а потом в Галилею, освоил профессию каменотеса, работал на прокладке дорог. Там он, прежде всего, находит своих друзей-халуцим и поступает к ним в «Рабочий батальон».
Именно в это время Арье Боевский влюбляется в бывшую киевскую гимназистку Ципору Подольскую, и в 1922 году рождается новая семья Боевских. И наша невероятная история переходит в новую фазу – семейную.

Радости и горести семьи Боевских

Они говорили между собой по-русски, сразу понравились друг другу. И вскоре поженились, несмотря на различия в политических убеждениях, происхождении и вере. Жизнь, казалось бы, пошла на лад. У молодой пары в 1923 году родилась дочь, которую назвали Шуламит – «мирная». Жену Арье ласково называл «птичкой», а доченьку – «пичужкой малой». Кстати, до сих пор в семье дочери Шуламит Ирины хранится метрика ее матери, выданная в 1925 году Управлением (Ваадом) еврейской общины Яффо и Тель-Авива на иврите и английском языках. Там ее фамилия записана как «Баевская», как и у ее отца, а мать Ципора записана под своей девичьей фамилией Подольская.
Сначала они жили и работали в одном из поселений, организованном «Рабочим батальоном» в районе озера Кинерет. Потом, после идеологического и политического раскола в батальоне, перебираются в Тель-Авив, живут в районе Рамат ха-Шарон.
До родов Ципора зарабатывала на жизнь, работая на стройке в бригаде по настилке полов. А муж занимался обработкой досок и подавал их настильщикам. После рождения дочери они оба были уволены с работы.
Экономическая ситуация в семье была сложной. Иногда Боевский вообще не работал. В конце концов, его взял на работу давний друг Пинхас Рутенберг, и Арье работал в его Электрической компании помощником механика на электростанции. Получив работу, Боевский и его семья смогли вздохнуть с облегчением. Семья переехала жить в просторную квартиру. Это был период счастья и спокойствия.
Но бывших моряков не бывает – где бы Арье ни работал, он все равно мечтает о море. Он одержим идеей создания флота: ведь возвращаются евреи в страну, имеющую выход к морю. Он пишет, куда возможно, но попадает в основном «куда нельзя» – к английской администрации, которой вот только еврейского флота и не хватало; лидеры ишува (еврейского населения Эрец-Исраэль) тоже демонстрируют вполне сухопутный склад ума. В это время под руководством Боевского была построена шхуна «Халуц» – первое в Эрец-Исраэль судно, находившееся в еврейской собственности. В Тель-Авиве он возглавил Союз еврейских моряков, а в 1930 году, после знакомства с лидером ревизионистов Зеевом Жаботинским, стал руководителем морского отряда молодежной сионистской организации «Бейтар». Жаботинский горячо его поддерживает и объявляет себя «поклонником Боевского». В свободное время он является военным инструктором в «Хагане» (еврейской военной подпольной организации), где делится с учениками своим боевым опытом.
Семейная жизнь не остудила его бунтарский дух. Вот один из эпизодов, характеризующих его как человека независимого и отчаянного. В августе 1929 года, после того как арабы устроили кровавую резню в Хевроне и Иерусалиме, разъяренный Боевский ворвался один в мечеть во время молитвы и, размахивая, как взрывчатой смесью, бутылкой водки, осыпал правоверных солеными русскими выражениями. Подействовало неожиданно сильно – сотни мужчин бросились врассыпную, а «московский террорист», как его с тех пор называли и арабы, и англичане, предстал перед британским военным судом. К счастью, бутылка водки не подпадала под статью «предмет, годный для убийственных целей», а то ведь и смертный приговор бы грозил.
Если бы Арье и Ципора Боевские жили бы в другое, более спокойное, время, то, наверное, все бы у них сложилось хорошо: любили бы друга, работали, растили бы дочь. Но судьбе было суждено занести их туда, где покой мог только сниться.
Раскол в «Рабочем батальоне», о котором мы уже упоминали выше, самым личным образом, очень больно ударил по семье Боевских. В их жизнь ворвалась политика. Раскол заключался в том, что меньшинство стремилось превратить батальон в политическую партию коммунистического толка, большинство же оставалось на сионистских позициях. Как вы уже поняли, Ципора и Арье оказались в разных лагерях. Изначально она, скорее всего, не придерживалась коммунистических взглядов, иначе бы осталась на родине, в большевистской стране, а не поехала вслед за сионистами возрождать Землю Израиля. Но, наверное, в тот тяжелый период, когда она была безработной, некий коммунистический агитатор убедил ее присоединиться к подпольной Социалистической рабочей партии (позже переименованной в Палестинскую коммунистическую партию), которая была противником сионизма. В ней были бывшие халуцим, разочаровавшиеся в идеалах сионизма. Члены этой партии контролировались и преследовались британскими властями. Ципору часто арестовывали за ее политическую деятельность – например, за распространение листовок в пользу международной солидарности между еврейским и арабским пролетариатом, за поддержку МОПРа (Международной организации помощи революционерам). Ее дочь вспоминала, как мама сидела в тюрьме, а они с отцом носили ей передачи.
В конце концов, это привело к жизненной трагедии: в 1930 году британские власти за 24 часа выслали из страны на родину в СССР Ципору вместе с дочерью в составе группы ее единомышленников (их было тридцать человек). А бывшему белому офицеру в Советском Союзе делать было нечего; мало того, он же еще после революции был приговорен там к расстрелу. Арье Боевский был вынужден проститься с женой и маленькой Шуламит, в которой души не чаял. Два крыла одной любви разлетелись в разные страны. Больше они никогда не виделись, и он ничего о них не знал (а Ципора узнала о жизни Арье после их отъезда только в 1950-х годах, когда ей об этом рассказал один из выживших из той группы высланных в СССР). От этой страшной утраты Боевский уже никогда так и не оправился.
Но он был дворянином и офицером. Наказать обидчика было для него делом чести. Легенда гласит, что без особого труда он вычислил коммунистического активиста, который, по его мнению, подтолкнул Ципору к левым взглядам, что привело к ее высылке. Вскоре представилась возможность отомстить. Активист искал лодочника, который подвез бы его к стоявшему на рейде яффского порта советскому кораблю. Боевский вызвался помочь. Доставил коммуниста в указанное место, тот поднялся на борт судна, чтобы пообщаться с советскими моряками. И тут, вопреки договоренности, Арье развернулся и поплыл обратно к берегу. Просоветский активист попытался вернуться в Яффо при помощи британского морского патруля. Но, поскольку у него не оказалось при себе никаких документов, был вынужден остаться на корабле. Англичане вежливо извинились, но сказали, что пустить в Палестину человека без паспорта они не могут. Никакие уговоры и разъяснения не помогли. Отправив друга Советского Союза обратно в Одессу, британцы все же вызвали на разговор Боевского и предостерегли от дальнейшего самоуправства. «Депортация нежелательных элементов – прерогатива Верховного комиссара», – заявил полицейский офицер. Боевский спорить не стал. Но и удовлетворения своего не скрывал – красный пропагандист был уже вдали от берегов Эрец-Исраэль.

Жизнь Арье Боевского без «птички» и «пичужки малой»

Как его «птичка» и «пичужка малая» жили после высылки в СССР, мы поведаем позже, а пока расскажем, как жил без них оставшийся в Эрец-Исраэль муж и отец.
Крах семейной жизни вверг видавшего виды человека в тяжелую депрессию, не отпустившую его вплоть до конца жизни. Боевский тосковал, все чаще пил, его постоянным спутником стал «синеглазый конь алкоголь». И в минуты отчаяния морской волк писал грустные стихи, в которых пытался выразить всю свою боль. В одном из них, под названием «Сверчок», написанном 28 августа 1930 года, он пытается понять причины разрыва с женой и тоскует по дочери:
...Жинка, певунья и спорщица милая,
Клад, но не мой и ничей!
Я тебя рыбкой волшебною выловил
В горном далеком ключе...
Не удержал или люди отняли –
Это сама скажи...
В нашей гнилой и стоячей болотине
Рыбкам волшебным не жить!..
…Ведь она была очень еще молода
И рвалась, словно птица, к полету.
Твой барвинок степной, не цветя, увядал
Над мещанской домашней работой!
После стирки белья, после варки еды
И за книгу-то силы нет браться...
Неужели ты думал, что кухонный дым
Есть кажденье для муз и для граций?
…В этот мир для нее не могло быть пути –
Мотыльку в дикий северный ветер.
Против нашего ты ее сам возмутил,
И она... избрала себе третий.
И задолго еще до того,
Как ее у тебя отобрали,
Между вами хрустальный невидимый свод
Вырос крепче ограды из стали.
А строки о навсегда потерянной дочери вообще нельзя читать без слез:
...Дочка, пичужка моя сероглазая!
Издали прощебечи:
Кто тебе сказки будет рассказывать,
Песням будет учить?..
...Время летит теперь лошадью шалою,
Счета не ведая дням...
– Доченька, дочка! Пичужка малая,
Ты позабудешь меня!..
...Доченька! Птичка моя сероглазая!
Вернись!.. Вернись!.. Вернись!..
Но жизнь продолжается, и Арье Боевский вернулся к жизни, но уже с надорванным сердцем. И снова она была связана с морем. Бывший моряк становится моряком настоящим. Вполне естественно, что когда в Тель-Авиве открывается первая морская школа «Звулун» для подготовки профессиональных моряков, то Боевский сразу же становится одним из ее преподавателей и инструкторов. То же происходит, когда в 1935 году в Чивитавеккья (Италия) открылась морская школа «Бейтара»: он по праву стал в ней заместителем начальника, а на учебном паруснике «Сара Алеф» – помощником капитана Йермиягу Гальперина, одного из лидеров «Бейтара». Мореходка в Чивитавеккья, в свою очередь, стала прообразом Военно-морского флота Израиля. В дальнейшем воспитанники Гальперина и Боевского составили костяк ВМС независимого еврейского государства.
Однако все это время Арье занимается не только школьными делами – идея превратить небольшую речку Яркон в судоходную, а также необходимость построить в Тель-Авиве новый порт, который сможет заменить Яффский, не покидает его все это время. Он один из первых с точностью указывает на место,где необходимо построить этот порт, и в дальнейшем принимает самое активное участие в его строительстве.
В Италии Боевский провел два года. Он вернулся в Эрец-Исраэль в 1937 году после того, как мореходная школа в Чивитавеккья была закрыта. Снова работал в Электрической компании, куда его устроил старинный приятель Пинхас Рутенберг. Бывший эсер, основатель Электрической компании искренне хотел помочь своему другу. Но жизнь на берегу пришлась Боевскому не по душе. Он снова стал ходить в море, как правило, на небольших рыболовецких суденышках, перебивался случайными заработками. Боевскому было уже около пятидесяти, и, хотя он еще был полон сил, свои письма подписывал – Старик. Часто он чувствовал себя потерянным, он не очень представлял себе, что делать, когда у него не было работы на море. Как-то раз он поехал на несколько дней в Иерусалим и застрял там на целый месяц. Подвернулась работа на прокладке дороги, а в море никто не звал.
Стоит коснуться еще одной ипостаси этого одаренного человека – литературной. Стихи он начал писать еще в ранней юности, и вкус к слову и чувство литературного стиля сохранились у него на всю жизнь. Морской волк Боевский писал статьи, стихи и романы. Зеев Жаботинский, ознакомившийся с его творчеством, отметил их отменное написание и живой искрящийся юмор. Его литературные опыты ценили признанные мастера новой еврейской литературы. Сам Александр Пэн переводил на иврит приключенческие повести Боевского «Алмазы Офира» и «Нерида». Боевский хорошо разбирался в мировой литературе. Его творения отличаются оригинальным стилем, его можно назвать умным и острым наблюдателем, с иронией воспринимающим как себя, так и окружающий мир. Лирика Боевского имеет привкус горечи, что неудивительно для человека, познавшего много разочарований в жизни, потерявшего родину, близких, любимых жену и дочь. Поэтические зарисовки жизни евреев на Святой земле, вышедшие из-под пера Арье Боевского, немного романтичны, но при этом весьма остроумны. Но сам он относился к своим сочинениям достаточно критично, написав об одном из них: «паскудное детище моего скудного воображения». Зато о его очерках о плавании на «Саре Алеф» с похвалой отозвался бывший министр иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюков, поместивший их в своей газете «Последние новости», выходившей в Париже.
Кто знает, как складывалось бы все дальше – но начинается Вторая мировая война. Боевский записывается добровольцем в гражданский Британский флот, который помогает военному в ведении войны. Он совершает несколько рейсов на остров Крит и к берегам Греции. Ничто вроде не предвещало беды, но в июле 1942 года из одного из очередных плаваний он возвращается сильно простуженным. Неделю он лежит больной у своего друга, надеясь, что сильный организм справится с недугом, но наступает внезапное осложнение после воспаления легких, и даже срочная госпитализация в иерусалимской больнице «Хадасса» уже не может его спасти. 16 июля 1942 года Арье Боевский (рожденный как Глеб Боклевский в далекой Российской империи), так и оставшийся православным христианином, был похоронен на Еврейском кладбище на Масличной горе, как он и просил, около могилы своего старого друга Пинхаса Рутенберга, который скончался за несколько месяцев до него. За его гробом шло всего пять человек, потому что мало кто знал о его смерти, и был он похоронен по полному еврейскому обряду Хеврой кадиша «Кегилат Иерушалаим» (погребальным братством), и миньян добавили случайные прохожие. Стоя у его могилы, его лучший друг Авраам Элиэзер Гальперин, прощаясь с ним, среди прочего сказал: «Ты похоронен на Масличной горе – сзади тебя одинокое оливковое дерево, напротив, перед тобой – застывший вулкан, внизу Гиенна, слева Мертвое море, а справа Иерусалим». Ему было немногим больше пятидесяти, но он уже давно называл себя «стариком».
Так рано ушел из жизни русский офицер Арье Боевский – один из основателей еврейского флота, не успевший дожить до создания Государства Израиль всего шесть лет.
А его жена Ципора пережила его больше чем на тридцать лет.

Жизнь Ципоры и Шуламит Боевских после возвращения на родину

Помните, мы оставили их в 1930 году в момент высылки из Эрец-Исраэль. Скорее всего, они плыли на теплоходе, потому что прибыли в Одессу, где их встретил младший брат Ципоры Самуил. В память об исторической родине она привезла не только родившуюся там дочь, но и, как вспоминает ее внучка Ирина, черно-белую картину с изображением озера Кинерет, где они познакомились, начали совместную жизнь с Арье Боевским, и где он основал рыболовецкую артель. Все последующие годы она хранила молчание о проведенном за границей десятилетии – распространяться на эту тему было небезопасно, она боялась навредить дочери (внуки узнали об этом только после ее смерти). Она поэтому ни разу не написала письмо Арье, у нее даже не было его фото.
Уже в СССР она получила документы на имя Ципоры Вольфовны Боевской (в Эрец-Исраэль она жила под своей девичьей фамилией), но в быту это имя не использовалось, а все стали называть ее Феней. Тоже произошло и с именем дочери: по документам она оставалась Шуламит Арьевной Боевской, а в семье ее называли Марией. А еще Мария-Шуламит, уже будучи взрослой, шутя говорила своим соседям, что она дворянка, а они над ней смеялись – в семье ей все-таки, наверное, рассказывали о благородном происхождении ее отца.
Скитания по возвращении на родину не были продолжительными. Из Одессы они вернулись в родной Киев, где на дочь с внучкой ждала семья Подольских. Здесь, как говорит народная мудрость, и стены помогают. Да и из каждого обстоятельства есть выход. Ципора Боевская принадлежала к тем людям, для которых преодоление трудностей было смыслом жизни. А их хватало. И находились силы, помогающие выходить из разных жизненных ситуаций.
Жили Подольские-Боевские на Предславинской, 56. По стечению обстоятельств Мария Боевская и в школу пошла под таким же номером. К тому времени ее мама поступила на заочное отделение биологического факультета Ленинградского университета. Сначала год проработала швеей на Ленинградской швейной фабрике «Красный парус», а потом пять лет на Киевской швейной фабрике им. Горького. Работала и одновременно училась. Когда ездила на сессии, за ребенком смотрели родные. И в других жизненных ситуациях молодой матери всегда можно было рассчитывать на поддержку близких.
Может быть, то, что в непростые 30-е годы Ципора работала простой швеей, а училась в далеком от ее родного Киева Ленинграде, и спасло ее тогда от репрессий. Другим же ее единомышленникам, высланным из Эрец-Исраэль, повезло меньше: из тридцати человек в живых осталось только трое…
По окончании учебы, в 1938 году, выпускница Ленинградского университета Ципора Боевская получила направление на работу в Енакиево Сталинской (ныне Донецкой) области. Там она до начала войны проработала в школе учителем биологии. Там же ее дочь училась в 8-10 классах и в 1941 году получила аттестат о среднем образовании. «Путевка в жизнь», как называли в те времена этот документ, оказалась печальной. Выпуск Марии был из тех, кто вчерашнее выпускное платье сменил на следующий день на солдатскую гимнастерку.
Во время войны дороги матери и дочери разошлись. Ципора Вольфовна эвакуировалась в Среднюю Азию. Сначала преподавала, а затем ей доверили возглавить учительский коллектив в одной из школ Гузарского района Бухарской области Узбекской ССР. А Мария окончила краткосрочные курсы медсестер. Ее просьбу воевать на фронте в военкомате отвергли, и она попала в госпиталь на колесах. С такими же, как она, молодыми девушками выхаживала раненых, помогала врачам. Мария ездила с эвакогоспиталем, пока судьба не забросила ее в Калинин (сейчас – Тверь). Здесь и застало ее известие об окончании Второй мировой войны.
В Киев обе летели, как на крыльях. Мать с дочерью списались о встрече. И она состоялась. Не могли наговориться, рассказать друг другу о пережитом. А вспомнить было что.
После возвращения из эвакуации Ципора Боевская еще два года учительствовала в школах Донецкой области, а в 1946 году окончательно вернулась в Киев и до самой пенсии преподавала в разных киевских школах. По словам ее внучки, была очень идейной, рассудительной и оставалась всегда коммунисткой до мозга костей. В партию она не вступала, но школу марксизма-ленинизма закончила.
После войны пришло время ее дочери Марии выбирать профессию. Еще находясь в госпитале, решила стать врачом. Поэтому поступление в мединститут был шагом взвешенным. Но после вступительных экзаменов девушку ждало разочарование: не прошла по конкурсу. Предлагали вместо лечебного факультета перейти на «Санитарию и гигиену». Не согласилась. Возвращалась домой взволнованная. Институт ветеринарии был по дороге. Зашла из обычного любопытства. Навстречу мужчина. Как оказалось позже, профессор Слабошпицкий. В кордовом костюме, кирзовых ботинках (время послевоенное было тяжелым). А в глазах – столько мудрости. Разговорились, попросил у девушки документы, предложил свои услуги...
Так Мария Арьевна Боевская стала студенткой Киевского ветеринарного института. Здесь познакомилась со своей будущей судьбой – студентом Дмитрием Коренатовичем Боголюбовым, который стал ее мужем. В Иванков они приехали в 1950 году. У них уже был их первенец – сын Витюша, который родился во время сдачи государственных экзаменов. Дочь Ирочка появилась уже в Иванкове, в 1954 году.
В том же 1950 году Мария Арьевна решила вступить в партию, и когда стала подавать документы, то оказалось, что у нее нет советского гражданства. Для его оформления нужно было написать подробную автобиографию, что она и сделала с помощью своей матери – и из нее мы можем теперь узнать подробности жизни ее родителей. Гражданство она все-таки оформила, но вот в партию вступать передумала.
Она до выхода на пенсию работала заведующей ветеринарной аптекой в Иванкове. Была очень ответственной: они вместе с мужем ездили по колхозам, делали прививки, не считаясь со временем. Но усталость и напряжение дома снимали дети. Они радовали родителей своими успехами в школе, росли общительными. Дом Боголюбовых всегда был полон их друзьями и одноклассниками...
Когда тяжело заболел муж Марии Арьевны, ее мать приехала в Иванков из Киева, чтобы помочь дочери. Да так и осталась в поселке, дожив здесь до смерти. Она умерла в январе 1984 года, не дожив двух месяцев до своего 85-летия, и была похоронена на Иванковском еврейском кладбище. А через много лет состарившуюся Марию Арьевну забрала к себе в Киев дочь Ирина, и она умерла там в феврале 2004 года в возрасте 80-ти лет.
Ее старший сын Виктор с детства был влюблен в море, и срочную службу проходил на Черноморском флоте – там, где во время Гражданской войны воевал против большевиков его дед-моряк. К сожалению, его жизненный путь оказался коротким, он умер в 1999 году. Его сын Александр окончил Международный Соломонов университет, а его имя продолжается во внуке, которому родители подарили имя деда.
Дочь Ирина работала в Киеве начальником отделения банка «Ажио», потом руководила одноименным кредитным союзом, а недавно параллельно возглавила информационно-консультационную службу Национальной ассоциации кредитных союзов Украины, где работает и поныне. Ее сын Дмитрий работал администратором в киевском «Гилеле», а три года назад вместе с женой и сыном Эльдаром репатриировался в Израиль. Живет в городе Нетания. В нем, кстати, уже можно открывать землячество евреев Иванкова: там уже много лет живут три семьи Литваков – Олег, Светлана и Виктория – их там уже 12 человек. Девушки в свое время прекрасно исполняли на наших региональных фестивалях песни на еврейские темы, слова к которым написала Неля Григорович.
И у всех потомков Арье Боевского в разной степени проявляются черты его характера: борьба за справедливость, здоровый авантюризм, решимость круто поменять свою жизнь.

Вместо эпилога: «Ничто на земле не проходит бесследно…»

Казалось бы, на этом можно было бы и заканчивать наш рассказ. Но уже не раз эта невероятная семейная история поражала нас крутыми поворотами судеб, непредсказуемыми событиями и неожиданными сюрпризами. И они не закончились в далеком прошлом, а продолжились и в наше время.
Как бы Ципора Боевская ни хранила тайну своей жизни в Эрец-Исраэль, как бы ни молчала о своем муже Арье Боевском, но какая-то информация об этом в семье была все-таки известна. И ее внук Виктор в 1990-е годы начал разыскивать сведения о своем израильском деде, хотел хотя бы найти его могилу. Но он искал в Тель-Авиве, а потом стало известно, что тот похоронен в Иерусалиме. Эти поиски прервала его ранняя смерть в 1999 году. А после нее, в начале 2000-х, удивительным образом вдруг появился поток информации об Арье Боевском.
Но то, как семья впервые узнала подробности жизни своего знаменитого предка, стало таким неожиданным и приятным сюрпризом, что воспоминания о нем свежи и сейчас.
Это произошло летом 2001 года. Ирина Боголюбова поехала вместе со своим сыном Дмитрием на отдых. Так «Гилель» отметил их активное участие в жизни этой молодежной организации. Мать – за активность в клубе для родителей, а сына Дмитрия – за добросовестное выполнение служебных обязанностей администратора «Гилеля». Гостей принимал лагерь «Матана», что в переводе с иврита означает «дар». И никто не подозревал, что название лагеря буквально материализуется и принесет в жизнь семьи нежданную новость.
Творческие натуры матери и сына постоянно побуждали к активности. Поэтому неудивительно, что это отметило руководство лагеря. За проявленные инициативы Дмитрий получил на одном из вечеров в награду подарок для молодежи, а Ирина – набор журналов. Был среди них и журнал «Мигдаль», выходящий в Одессе при поддержке «Джойнта». После церемонии вручения призов женщина вернулась в свою комнату. Зажгла свет. Стала листать издание. На одной из страниц прочитала название публикации «Жизнь и удивительные приключения капитана Боевского»...
Подумала: «Это же надо?! Такая же фамилия, как у дедушки...» Начала читать. И чем больше углублялась в текст, тем чаще у нее билось сердце... Не верила глазам... Начала сначала... Когда дошла снова до места, где упоминалось имя ее бабушки, приводились факты ее жизни, пережила небывалый взрыв эмоций. Автор публикации Анна Мисюк писала о ее дедушке – Арье Боевском. О том периоде его жизни, когда он, русский православный дворянин, моряк и поэт, жил в Палестине...
Ирина выбежала на улицу. Свежий воздух южной ночи не помогал. Трудно дышалось... Казалось, что сердце бьется где-то в висках... Нашла сына... Дмитрий на одном дыхании прочитал материал. Поднял глаза на маму и понял: все, что рассказывала она в свое время, что вспоминала бабушка Мария, нашло документальное подтверждение. Речь шла о его прадеде Арье Боевском – основателе еврейского морского флота в Палестине.
Это была только «первая ласточка». Как мы уже говорили, потом появилась книга и множество статей о нем, откуда семья узнала удивительные подробности его жизни. Ирина связалась со многими из их авторов, с некоторыми она даже познакомилась лично. Она с удовольствием предоставляет всем исследователям материалы из их семейного архива, консультирует их. С нами она тоже поделилась всем, чем могла, за что мы ей очень благодарны.
Но история на этом не заканчивается: у семьи Боевских-Боголюбовых есть еще две мечты. Первая – поработать в Институте Жаботинского в Тель-Авиве, в архиве которого хранятся 11 дел об Арье Боевском. А вторая – побывать на его могиле на Масличной горе в Иерусалиме, точные координаты которой им уже известны из Интернета. Пока их осуществлению мешает карантин. Но когда он закончится, обе мечты, надеемся, сбудутся. Потому что решимости и настойчивости потомкам Арье и Ципоры Боевских не занимать.
Клавдия КОЛЕСНИКОВА, Неля ГРИГОРОВИЧ.