Людмила Улицкая знаменита и читаема, ее проза отличается лица необщим выраженьем, а кириллица многих книг переведена на иные алфавиты и иероглифы.Поговорим с ней о бытие и писании.
— Вы четыре года писали огромный роман и совсем недавно «Лестница Якова» вышла в свет – расскажите, пожалуйста, об этой книге.
— В два слова или в четыре? Толстый роман, на семьсот страниц. Я надеялась, что получится поменьше, но как ни уминала, все равно толстый. Тонкие у меня, к сожалению, не получаются. Это история семьи, история поколения, история страны и человечества. Почему человечества? Потому что меня с юности лет очень волнует эта вполне научная тема — что и как мы получаем от своих предков. На вопрос «как» ответ оказался более простым — открыли великую спирать ДНК, поняли, как кодируется текст всего живого. Вопрос «что» оказался более сложным, отчасти я нашла этот ответ, прочитав письма моего покойного деда, которые попали ко мне через сто лет после написания первого письма этой переписки — в 1911 году. На этом и построен роман.
— Говорят, что детство всегда живет в нас, и его влияние формирует всю нашу дальнейшую жизнь. Каким было ваше детство и как оно повлияло на вашу судьбу?
— Да, вне всякого сомнения, детство никогда никуда не девается. Нашему поколению несказанно повезло — в отличие от китайцев, которые произвели сомнительную мудрость: «Не дай Бог нам жить во времена перемен», я придерживаюсь иной точки зрения. Времена больших перемен дают возможность прожить несколько жизней. Мне было десять лет, когда умер Сталин, я прекрасно это помню, я помню пост-сталинскую советскую жизнь, я пережила крушение коммунизма, я живу теперь при режиме, который по некоторым параметром хуже сталинского. А по некоторым — лучше. Мне это ужасно интересно. Мне не довелось менять страну жительства, но , никуда не уезжая, я жила в разных странах. Мое детство было прекрасным: никто особенно не заботился о моем воспитании, потому что у родителей было много других забот, но меня любили и не давили на меня. У меня были замечательный прадед, бабушка и мама, и они воспитывали меня фактом своего присутствия, своим повседневным благородным поведением, и никто мне ничего не навязывал. Кроме музыкальной школы, которую я бросила, о чем до сих пор жалею. Семья, двор, школа. Двор как замечательный социальный питомник — я научилась девать сдачу и ценить дружбу. Дворовые законы были примитивны, но для начала это неплохо. Со школой мне не повезло — не было ни одного учителя, который бы стоил того, чтобы о нем вспоминать. По профессиональной части, я имею в виду. Зато в университетские времена открылось счастье моей жизни — человеческое общение самого высокого качества. Среди людей, с которыми я общалась — более или менее тесно — были и известнейшие, и безвестные, но это был десяток, не меньше, людей столь высокого интеллектуального и нравственного качества, каких я давно не встречаю. Чтобы был понятен масштаб, назову одного только, Владимира Павловича Эфроимсона, великого ученого и великого человека… Но моя «золотая коллекция» первосортных людей начиналась в раннем детстве, и до сих пор некоторые из них рядом.
— Вы окончили МГУ и «прослужили» всего два года. Как вам удалось уйти на «вольные хлеба» в совсем не вольное время?
— Не совсем так. Я после окончания университета два года проработала в Институте общей генетики, а потом меня и еще нескольких человек уволили в связи с ничтожным «самиздатским» делом. Закрыли всю лабораторию. Идея увильнуть от казенной службы только созревала, но в тот период — это 70-е годы — мне было не до того: болела и умирала мама, потом я родила одного за другим двух сыновей, потом развелась с мужем, размышляла о том, что наука от меня уже далеко убежала, не пойти ли мне в больницу анализы крови и мочи делать… Но свалилось неожиданное предложение — поработать в Камерном еврейском музыкальном театре завлитом, и я согласилась: это была самая большая авантюра в моей жизни. Три года я проработала там, и тут уж я вполне созрела жить фрилансером. Все эти годы я прекрасно помнила слова Марины Цветаевой — «лучше моську наймусь купать».
С 1982 года я свою моську и купаю… Признаюсь, было время, когда я каждый день, проходя мимо станции метро «Аэропорт», смотрела, висит ли еще объявление о том, что требуется «ночная уборщица»: в этом месяце я еще продержусь, а в следующем… А потом я писала-писала, и стали за это деньги платить. Я поначалу страшно удивлялась… Теперь привыкла.
— Отличалась ли работа над первым вашим первым романом от работы над последующими?
— Каждый раз по-разному, но всегда очень тяжело. Когда писала первый роман «Медея и ее дети», отец мой умирал. На восемь часов приходила сиделка, я уходила в свою комнату, чего-то придумывала, а остальное время я была при отце. Последний роман иначе — пришлось дважды из него вылезать и заниматься другими вещами. Теряется нить, импульс, темп… Ну, и документов очень много, с ними тоже особая работа.
— Ваши книги переведены на многие языки. Как вы считаете, ваша проза легко поддается переводу?
— Да, кажется, тридцать пять… Если Данте и Гомера перевели, почему же меня нельзя? Я как человек к языками катастрофически не способный, преклоняюсь перед людьми, которые владеют разными языками. Всегда с ними сотрудничаю. Вот как раз сегодня закончила писать ответы на вопросы финской переводчицы, которая переводит сейчас роман «Даниэль Штайн, переводчик». Вопросов было 141. И должна сказать, чем лучше переводчик, тем больше вопросов он задает — такой закон я вывела. Самый плохой из моих переводов, английский, я как раз могла кой-как прочитать, сделан был женщиной, у которой ко мне не было ни одного вопроса.
— С какого момента вы поняли, что пишете настоящую прозу? Ведете ли вы дневник и черпаете ли из этого источника?
Этот вопрос я скорее вам задам — а как вы думаете, с какого времени я пишу настоящую прозу? Дневники веду. Вела всегда. Графомания это называется. Но без этого качества писателей не бывает. Я знаю по меньшей мере двух людей, которые стали бы замечательными писателями, если бы процесс письма не вызывал у них отвращения. Поскольку память у меня плохая, я бы забыла девять десятых своей жизни, если б не дневники… Для любого человека это полезное дело — записывать. Обдумываешь, формулируешь, потом удивляешься, что за чушь в голову приходит. А иногда и не чушь!
— Какие качества, по-вашему, присущи нынешнему поколению и в чем его похожесть и отличие от предыдущих?
— Мне кажется, что новое поколение гораздо разнообразней нашего. Та часть молодых людей, которые у меня в поле зрения, нас и умней, и смелей, и свободней.
— Вы – русский писатель еврейского происхождения, живете в России и часто бываете в Израиле. Как вы считаете, возможно ли, имеет ли значение местожительство пишущего по-русски автора?
— Для меня — да. Для Бориса Акунина и Дины Рубиной — нет. Общего ответа здесь быть не может.
— Что вы любите читать? Что и кто вас «цепляет» в потоке сегодняшней литературы?
— Более всего мне интересна научно-популярная литература. Но мне приходится так много читать «по делу», что скапливаются горы книг, которые я оставляю на то время, когда будет этот… досуг…
— Чем вы любите заниматься в свободное время и есть ли у вас время для досуга?
— Времени для досуга у меня нет. Я даже не очень хорошо понимаю, что значит досуг. Надо посмотреть в этимологическом словаре, может, пойму.
— Вы неустанно передвигаетесь по свету. Вам нравится такая жизнь? Вы интроверт или открыты миру?
— Да мне вообще жизнь очень нравится. Оказалась интереснее, чем предполагала. И чем дальше, тем более… А интро- и экстра- повернутость скорее зависит от фаз нашей жизни. Временами занят только собой, но это, к счастью, проходит. Сейчас вот мне гораздо интереснее не я сама, в все другое.
— Проза – ваш единственный литературный жанр? А пьесы, сценарии, рифмы – скажем, ваш стихотворный монолог «Памяти Деда» – замечательная поэзия...
— Я стихи с юности пишу, не публикую. Приходилось и пьесы писать, и сценарии, и детские книжки. Я вообще люблю делать то, что не умею.
— Как вы считаете, у каждого ли человека есть свое предназначение и ваш совет – как его найти ищущим?
— Я уверена, что есть. Но большинство людей этого не знает. А когда человек знает, что у него есть задание, оно лучше выполняется. Особенно хорошо, когда ты знаешь, какое именно задание. Но это уж совсем мало кто…
— Вы не только писатель, вы женщина, у которой есть семья, наверняка требующая внимания, заботы, каких-либо обязательств. Того же требует и писательская работа. Тяжело ли вам быть женщиной-писателем? И не «отвлекает» ли семья от создания романов, и наоборот?
— Нет, не тяжело. Пока дети жили со мной, работать не особенно получалось . Они рано уехали в Америку, тут я и стала писателем. Мы давно уже живем с мужем вдвоем, он художник. Мы друг другу не мешаем, отчасти и помогаем. Оба мы умеем прекрасно жить в одиночестве, но вдвоем нам интереснее. Быт у нас очень простой, незамысловатый, мы оба неприхотливые люди. Нет, семейная жизнь необременительна, тем более, что я плохая бабушка и довольно мало времени повожу с внуками.
— У вас вышло множество интереснейших книг, вы лауреат значительных и престижных литературных премий. Есть ли еще нереализованные темы, о которых хотелось бы написать? Есть ли еще те награды, которые вы хотели бы получить?
— Я думаю, что написала всё, что могла. Есть один образовательный проект, которым я стала бы заниматься. Если получится, возьмусь за него. Он такой огромный, что его на всю оставшуюся жизнь хватит.
— Ваши пожелания читателям и вообще – землянам?
Всем — привет. Особенно моим дорогим израильским друзьям.