Никогда больше – какие привычные и обыденные звуки… – не услышу, проснувшись утром, жужжание его бритвы…
Никогда больше, выйдя с работы, не увижу его невысокий родной силуэт на фоне вечереющего неба…
Никогда больше, уезжая в далекие или близкие странствия, не помашу рукой ему, идущему вслед за набирающим движением поездом…
Никогда больше, подходя после долгого утомительного дня к подъезду своего дома, не замечу издали его, полуобернувшегося – в ожидании и нетерпении – навстречу… («Как много места в нашей жизни он, оказывается, занимал. Такая пустота образовалась после его ухода», – отметили соседи.)
Никогда больше не встречу разновозрастной группы оживленно обсуждающих что-то людей – вокруг него, при его активном участии – в каштановой аллее… («Не представляю Конотопа без Айзенштата», – сказал один из друзей.)
Никогда больше не будем идти рядом по такому любимому им Конотопу, говоря обо всем на свете, ожесточенно споря и радостно приходя к общему решению…
Никогда больше не будем вместе плакать перед экраном телевизора, глядя передачу «Жди меня» или слушая рвущие на куски душу песни на идиш…
Никогда больше не будем обсуждать вместе очередной номер его детища – газеты «ЛЭБН», действительно ставшей значительной частью последних пятнадцати лет не только его жизни, но и занявшей достойное место в духовном пространстве читающих на русском языке думающих людей разных национальностей…
Никогда больше не обидимся друг на друга из-за каких-то нестоящих мелочей и не поддержим друг друга в чем-то значительном, для обоих важном...
Никогда больше гости Конотопа, желающие узнать что-то о еврейской истории штетла «из первых уст», не смогут услышать его увлекательные захватывающие майсы – на русском, идиш, украинском, английском … (Мне жаль их, они многое потеряли…)
Отплакала дождями осень – без него; взбодрила морозами, освежила метелями зима – без него; дала слабую надежду весна; разворошила свежие раны своей ранней прохладой еще одна осень… Но…
Навсегда останутся посаженные им деревья, одни из которых просто радуют глаз своей всегда свежей красотой и стройностью, другие дают тень, а третьи делятся с нами своими плодами...
Навсегда останутся плоды его души – в его многочисленных учениках, искренне выражающих свою благодарность и преданность и нам, его семье. Ведь первостепенное значение для него имели не звания в учительской иерархии со всей сопутствующей мишурой, а дети, которых он не просто учил своему предмету. Для них, значительную часть времени проводивших вне стен родных домов, был он другом, советчиком, наставником во всех жизненных вопросах. Даже ребята, жившие около интерната, в котором работал он, помнили его через много лет как человека, учившего их жизни. Для всех находилось у него время, совет, доброе слово…
Навсегда останется он в памяти моих одноклассников отцом, чьей дочери можно
по-хорошему позавидовать (они говорили это мне через много лет). И для ровесников моего сына он был интересным и приятным собеседником. Ведь его мудрости, остроумия, коммуникабельности и, главное, вмещающей невероятно много души хватало и на молодежь, которая всегда тянулась к нему, и на людей старшего поколения, которые рядом с ним становились значительно моложе, забывая о своих недугах и проблемах.
Навсегда останется он для меня образцом того, каким должен быть Родитель. С того дня, когда забрал меня из роддома, и всю жизнь – рядом… В детстве – ежедневные походы в книжный магазин с обязательной покупкой книжки, ежедневные два заварных пирожных (съесть я могла только полтора, оставшуюся половину приходилось доедать ему, не любившему сладкое) и маленькая шоколадка (для лучшей работы мозга). Длительные прогулки по всему городу – маршрут продумывался заранее; вначале приходилось везти меня в коляске с одной длинной ручкой, потом, став постарше, я полюбила ходить пешком. Пять лет в любую погоду трижды в неделю водил меня в балетную студию, потом еще семь – в музыкальную школу. Всегда по возможности провожал – до 10 класса – в школу. Когда ему говорили, что я уже взрослая, отвечал, что это не для меня – ему нужно это общение. Но, конечно же, оно было нужно нам обоим, как, впоследствии, повторилось и с моим сыном – его единственным обожаемым внуком… Его безграничная самоотверженная любовь к семье, до самоотречения – тот идеал, которого я стремлюсь достичь… («Мама, а Бог такой же большой, как наш папа?» – спросила одна маленькая девочка; возможно, ей повезло так же, как и мне…)
Навсегда останется с нами, его семьей, его наследство – наследство человека поистине богатого: мы просто обречены умножать добро вокруг себя, как делал это он. Изо дня в день, из года в год. Каждую минуту. Делая мир вокруг чуть более милосердным. Не ожидая благодарности и вознаграждения – просто потому, что он так чувствовал, что на генном уровне заложил в нас это стремление к справедливости и гармонии в мире, неприятие, противление, борьбу с несправедливостью во всех ее проявлениях. В одной из редакторских колонок он задавался вопросом, сможем ли мы так же, как и один известный в еврейском мире человек, представ в свой час перед Всевышним, на вопрос «Что ты делал на этой земле?» ответить «Был евреем…» Он точно смог…
Навсегда останется ответственность за то, что моя фамилия – Айзенштат. Ведь теперь я – это немного он…
Эмилия Айзенштат
Слово внука
Осеннее солнце скупо пряталось за хмурящиеся облака, и над городом поднимался ветер, закручивая в вихри опавшую листву, аромат костров и пыль с уставших улиц. Я шел по улице моего города, который стал для меня местом, где я вырос, и стал таким, каким я есть. Сквозь листву липы вырисовывался передо мной дом с аркой посредине. Особый дом с большой историей, частичкой которой являюсь и я. Мой взгляд был прикован к одной двери в стене, ведь я знаю, что за ней скрывается комната в 12 квадратных метров, комната, в которой жил мой дедушка. Даже через много лет, когда мы туда зашли, он смог мне в точности рассказать, где что находилось, как что стояло в комнате, он помнил все. Вот такой был мой дед – Григорий Израильевич Айзенштат.
Каждый мечтает в своей жизни, чтобы у него был настоящий друг, у кого-то он появляется в школе, у кого-то в институте, а у меня этот друг был всю мою жизнь. И друг этот – мой дедушка. Когда я был маленький, он катал меня в большом игрушечном самосвале, и мне было хорошо и совсем не страшно и всегда весело. Однажды дедушки долго не было, потому что он был в Израиле на семинаре, и вот как-то утром я встал раньше всех и побежал в прихожую, потому что услышал, как он пришел и открывает дверь. А еще помню тяжелые времена, когда деньги у нас были в стране игрушечные – купоны с кучей нулей и никаким валютным весом. И тогда у него было совсем мало денег и поэтому он переживал, что не может мне купить даже игрушку, но тогда он как-то умудрился подарить мне маленький грузовичок, который я никогда в жизни не променял бы и не променяю ни на какие ценности!
Я стал старше, и игрушки изменились, у меня появился велосипед, и дед по утрам учил меня ездить на этой двухколесной махине. А вечером, усевшись в кресле, я слушал, как дед Гриша читает мне «Витязя в тигровой шкуре». К моему стыду, мне было совсем не интересно это произведение, но я всегда слушал то, что читал мне мой Друг, потому что я как-то, наверное, понимал и знал, что то, что он делает, нужно мне.
Через пару лет мы стали играть с ним в шахматы, и это было настоящим событием для меня, и самое интересное было, конечно же, выигрывать. А потом мне наскучило выигрывать и я с серьезностью, которая присуща лишь детям, попросил играть со мной по-честному и обыгрывать. Конечно, Гриша меня послушал с внимательным видом, пару раз выиграл, но потом вернулся к старому! Впоследствии мы с ним уже играли по-честному, а шахматы я полюбил еще тогда, в детстве, когда впервые увидел тарахтящий деревянный ящик в клеточку, от которого интересно пахло загадкой.
Я все свое детство провел именно с дедом, который всегда был рядом и всегда учил меня, это не были поучения – это был личный пример. Как-то в 2001 году нам домой позвонил, теперь уже наш хороший друг, а тогда просто раввин из Америки Майкл Вайнберг. И тогда я с открытым ртом слушал, как говорят на английском и еще ничего не понимал, но уже тогда осознал, что я выучу этот язык так, чтоб дедуля мог мною гордиться. Почему я стал журналистом – да вновь же из-за него! Много лет я видел, как каждый месяц, каждый день Гриша готовил материалы, получал статьи по почте, выискивал увлекательные информации для газеты, которая была его детищем, газеты под названием «ЛЭБН». Я был с этой газетой на каждом ее этапе, и она мне так же дорога, как и моему деду. Я твердо знаю, что наступит момент, и она будет снова выходить, и будет она такая, какой хотел бы ее видеть мой лучший друг!
Гриша всегда любил, как он говорил, «спокойно нервничать», такой вот был характер у него, да что я говорю, вы прекрасно сами это знаете! Ведь переживал он по каждой мелочи и был всегда обеспокоен далеко не личными вопросами. Пусть не звучит это пафосно, но думал он всегда о евреях города, мечтал о том, как будет все идеально в нашей стране, которую любил. Одной из его любимых фраз была: «Если бы все любили Украину так, как любит ее еврей Айзенштат, то она бы цвела!». А без Конотопа он жизни своей не представлял, хотя видел все прелести заграниц от Америки до Израиля. Конотоп всегда был для дедушки особым местом, здесь каждое место было для него домом, а вокруг были друзья. Мы всегда с ним любили прогуляться по парку, обсудить мир и политику, поговорить на различные темы. У него была такая уникальная особенность – быть всегда в ритме жизни, быть всегда в курсе всего и не отставать от времени, он даже опережал его своими мыслями и идеями…
И вот я иду по своему городу, который уже не тот, что был раньше. В нем все больше незнакомых лиц, и я всегда рад увидеть в толпе знакомое лицо. Я инстинктивно всматриваюсь в аллею в парке, оглядываю сиротливые синие скамейки и понимаю, что зря, ведь не увижу я там уже знакомой фигуры с сигаретой в характерной позе… И не будет уже всех тех счастливых моментов, и шуток его особенных, и разговоров о жизни. Все остается только в каждом из нас, в каждом сердце мы бережно храним частичку него. И я безумно рад, что у меня есть такой лучший друг! Жаль, а так многое хочется рассказывать тебе!..
Илья Безручко
5 мая 2012 года в г. Конотоп после длительного перерыва приехал Полтавский общинный театр «А идише мазл» (режиссер Вячеслав Бурлака). Новый спектакль, который игрался полтавчанами всего лишь во второй раз, поставлен по пьесе З. Сагалова «Танго-33» и рассказывает о судьбе, дружбе и трагедии двух великих режиссеров – украинца Леся Курбаса и еврея Шломо Михоэлса.
Коли відходять у високість високі люди, яких знав особисто, це не просто трагедія. Ще й неможливість змиритися з втратою на землі, але й віра в те, що кращі потрібні там, угорі. Людина не померла, а просто змінила свій дім.
There are several versions of the origin of the town named Konotop, (aka Konotip). The exact date of first inhabitation is not known, but the Siveriany Tribe settled there during the middle ages, possibly from the 6th century.