испугалась и поддерживала версию о том, что научилась языку, работая у евреев.

Со мной она была откровенна, вспоминая жизнь в еврейской семье, со слезами на глазах вспоминала утонувшего в 12-летнем возрасте братика Лезера, расстрелянных фашистами отца, мать, брата Эйсефа и сестру Рейзл. Она хорошо помнила, что расстреляли их только за то, что они были евреями…

Вся ее трудная жизнь прошла передо мной. После войны муж привез ее с сыном на свою родину в Черниговскую область, но жизнь у них не сложилась. От большой когда-то любви не осталось и следа. Она, больная, с черепным ранением, с осколками в ногах, оказалась ненужной мужу и уехала с сыном в Конотоп, где проработала в городской больнице до выхода на пенсию.

Ее муж женился еще несколько раз, но тоже не был счастлив и умер в 1992 году. Не сложилась жизнь и у сына, дочь которого живет в Санкт-Петербурге. А сам он умер в возрасте 60 лет от неизлечимого недуга.

Мы общались с Раисой Григорьевной еще несколько раз у нее в квартире, и однажды мне удалось привезти ее в Еврейский центр, где она читала на идиш балладу о героях гражданской войны. Больше посещать еврейскую общину она не желала.

У нее были христианские молитвенники, и я спросил ее, для чего они ей. Мы долго дискутировали о религии, — я знал, что она давно и тесно связана с баптистами, пытался убедить, что ей могут не разрешить выезд, если узнают об этом, т.к. по Закону о возвращении еврей, который по собственному желанию перешел в другую религию, утрачивает право на репатриацию. Я пытался понять, что заставило ее перейти в христианство, скрывать свою национальность, изменить традициям своих предков, хотя было огромное желание оставаться самой собой. Ответы на эти вопросы от нее я не получил.

И вот решила Раиса Григорьевна уехать в Израиль к сестре Шейне-Гитл и ее дочери. Она предвкушала радость встречи. Ее ждали. Она ждала этого.

Ее не дождались.

Она внезапно умерла.